ИЗ ПОРТФЕЛЯ ЯКУТСКОГО ЖУРНАЛИСТА
ОЛЬГА ГОСТЮХИНА





НЯНЬКА


Ей снова приснился тот же сон: маленькая девочка с огромными серыми глазами тянется к ней и просит: “Бабушка, возьми меня на ручки!” Баба Аня часто видела внучку во сне. Проснувшись, с привычным после видений о прошлом ощущением горечи, она встала и занялась обычными своими стариковскими делами: сварила картошку в мундире, закапала капли в глаза, заварила лечебного чая: только он и спасал ее от мучивших головных болей и ощущения разбитости, которое появлялось всякий раз, когда давление начинало скакать. Мельком взглянув в зеркало, она подумала: “Ведьма и есть, правильно невестка говорила”. Баба Аня была не из тех старушек, которых называют “божьими одуванчиками”. В ее внешности людям чудилось что-то зловещее: нос, обросший бородавками, взгляд затравленного зверя, привычка вечно что-то бормотать – все это не производило на окружающих приятного впечатления.
Она сновала по дому и думала о Ляльке. Внучка была единственным существом, смириться с потерей которого было выше ее сил. Любила внучку баба Аня больше жизни. Даже больше, наверное, чем непутевого сына, уехавшего куда-то в поисках счастья, да и забывшего о существовании старенькой матери.
Натянув побитую молью душегрейку, старушка вышла на улицу. С утра она собирала бутылки и благодарила Бога за то, что пьяницы так щедро разбрасывают их. Стеклотара, появляющаяся каждое утро во всех углах их забытого Богом околотка, позволяла ей не протянуть ноги: пенсия была настолько мизерной, что едва хватало заплатить за квартиру. А ведь надо было на что-то и жить. Она никогда не стеснялась самой грязной работы, поэтому бродить у помоек в поисках бутылок ей было не стыдно.
Через час-полтора, когда авоська была набита, баба Аня засобиралась домой.
Зазевавшись у подъезда, она едва не угодила под машину. Красная иномарка влетела во двор, из нее высыпала шумная компания. Веселая хмельная молодежь тащила в руках пакеты, из которых торчали горлышки шампанского, колбаса и прочая снедь. “Опять у Пашки гулянка, – ворчливо подумала бабка – Всю ночь куролесить будут и спать не дадут, охламоны!”
Вдруг она оцепенела. Мимо нее проскочила Лялька: совсем взрослая, одетая во что-то умопомрачительное, ярко раскрашенная – это была она. Баба Аня узнала бы ее из тысячи, ведь ближе и дороже внучки не было у нее никого. Она застыла, не веря глазам своим, но не решилась окликнуть. И кто бы поверил полунищей старухе, что эта красавица, будто с обложки журнала, ее внучка.
…Сын никогда особенно не был ей близок. Он стеснялся своей некрасивой, необразованной, плохо одетой матери. Стеснялся того, что орудием ее труда были метла да швабра, а не скальпель или бухгалтерские счеты, как у мам большинства его друзей. Ему было неловко с ней на людях: ведь не умела мать ни ступить, ни молвить. Сашка никогда не знал своего отца и еще больше злился на мать за это. Еще совсем маленьким научился относиться к ней пренебрежительно. Он снисходительно принимал подарки и как должное -- то, что она все отдавала ему, оставляя себе самый минимум.
Еще в молодости она выглядела старухой: не носила красивых платьев, никогда не бывала в ресторанах и театрах, думать не смела о том, чтоб взглянуть на какого-либо мужчину. Сашке было плевать на такие жертвы. Он кое-как закончил обыкновенную школу, неплохо -- музыкальную и устроился работать в ресторан. С этого и началась его разгульная жизнь. Девчонки липли к красавцу-гитаристу, домой он приходил ночевать все реже, а однажды и вовсе пропал. Баба Аня тогда не находила себе места, даже пыталась отыскать ресторан, в котором работает сын, но в последний момент ей стало неловко, что своим визитом она может испортить впечатление о сыне. Тогда она вернулась домой и просто принялась ждать, когда он наконец придет. Через неделю Сашка пришел и заявил, что женится.
Красавица Эмма, дочка большого чиновника, с ужасом взглянула на мать жениха и с трудом выдавила пару дежурных, соответствующих случаю фраз. Сашка собрал вещички и ушел жить к новой жене. Матери молодые сказали, что свадьбы не будет.
Она была на самом деле, эта свадьба. Баба Аня видела потом фотографии, но не обижалась. Ей, такой несовременной, некрасивой и глупой, действительно было нечего делать среди умных, богатых, шикарно одетых гостей, которые радостно улыбались с фотографий. Она тихонько молилась за молодых и старалась не особенно надоедать своими визитами, тем более что Эмма с трудом переносила свекровь. Но вскоре все изменилось.
Когда Эмма узнала, что ждет ребенка, Сашка пришел к ней с просьбой: “Мать, у Эммочки токсикоз, ты не могла бы по хозяйству помогать?” Конечно, она с радостью согласилась.
Теперь баба Аня была страшно занята. Каждый день она шла к молодым: убирала, стирала, готовила. Сын купил ей даже новое платье, чтоб перед людьми не так стыдно было. Эмма в свободное время слушала музыку («Это полезно для ребенка», -- говорила она), часами болтала по телефону, читала журналы.
Девочку назвали Лилианой, но бабка называла ее Лялькой. Она родилась красавицей, с лучистыми, будто жемчужными, серо-зелеными глазами, волнистыми каштановыми волосами – ангел, а не ребенок.
Эмма и думать не могла о том, чтоб взять в руки грязные пеленки, все это должна была делать баба Аня. Она и радовалась любой работе, и благодарила Бога за то, что наконец ей выпало такое счастье. Неважно было, что относятся к ней дети как к прислуге. Главное, она была им нужна…
Лишь одно омрачало ее счастье. Она была наблюдательна, а когда чего-то не понимала, то чувствовала так, как умеют чувствовать простые люди – не умом, а сердцем. Вот и тогда почуяла нутром, что скоро всему придет конец. Еще шумели шумные вечеринки у молодых, словно солнышко освещала все вокруг маленькая Лялька, ежедневно ломился от яств стол, а ей были куплены новые туфли, но она уже знала, что все напрасно. Семье этой вместе не жить. Проваливалось в предчувствии смертной тоски сердце, запирал горло каменный ком, а она все мыла, стирала, готовила, гнала от себя тяжелые мысли и молчала, как всю свою жизнь.
Однажды утром, когда баба Аня пришла к молодым, чтоб заняться хозяйством, ей с порога вручили заспанную Ляльку и отправили гулять. По лицам сына и невестки она поняла: ее опасения оправдались. Вскоре все выяснилось: Эмма нашла другого. Сашка никогда не был парой капризной, избалованной красавице. Она с детства привыкла, что все ее прихоти выполняются мгновенно. Манеры Сашки были далеки от манер дочери важного начальника, заработок его не отвечал запросам жадной до удовольствий жены. Он был красив, весел, неглуп – вот и все. Этого для Эммы оказалось недостаточно. Любовь закончилась так же стремительно, как и началась. После развода Сашка неделю кое-как перебился в запущенной, пахнущей старческой тоской материнской квартирке, а затем махнул на грусть-тоску рукой и пустился во все тяжкие. Он обитал в кабаках и у друзей, жил у подружек, имена которых через неделю забывал. Когда-то гордый и независимый, теперь он не стеснялся занимать деньги и у женщин. Из-за женщины, говорят, его и посадили в тюрьму. Вернее, из-за ее денег. Та подружка, кажется, ее звали Надей, не стала прощать долги горе-возлюбленному, а попросила разобраться брата. Брат с друзьями пришел в ресторан, чтоб увидеть Сашку, тогда и произошла эта драка, в которой многих здорово отделали. Говорят, ее затеял именно сын, за что и получил два года.
Пока он гулял, к бабе Ане приехала Эмма. Она заявила, что, если бабка хочет видеть внучку, пусть помогает по дому как прежде. Теперь баба Аня прислуживала им при новом муже. Денег ей не платили. Кормили – и на том спасибо. В дом пустили с одним условием: Лялька должна думать, что баба Аня просто нянька. О том, что нянька -- ее родная бабушка, девочка не знала.
Жизнь шла своим чередом. Вышел из тюрьмы Сашка, о дочери он не вспоминал: они с Эммой полюбовно решили, что будет лучше, если Лялька забудет о нем и станет называть папой того, другого. Покаянные тюремные письма с признанием материнских заслуг были позабыты. Месяц он пожил дома, с небывалым рвением помогая по хозяйству, а затем стал опять пропадать на недели. Через полгода сын решил уехать из проклятого города, где так ему всегда не везло. Уехав куда-то, кажется в Москву, Сашка написал пару писем ни о чем, а затем замолчал. Не стоило и надеяться на то, что в суете новой жизни он станет думать о ней. Таков уж был ее сын. Что могла она сделать…
Лялька, думалось ей, будет совсем другой, чем эти черствые заносчивые люди. Она уже ходила в школу, была отличницей и хохотушкой. Мать ее баловала и одевала, как куклу. Но настоящей искренней доброты дочь от нее не видела, Эмма просто не знала, что это такое. Бабу Аню Лялька любила и, открыв рот, слушала ее немудреные советы, нехитрые сказки и истории. У старушки всегда было время подсказать как разрешить школьный конфликт, как вести себя с понравившимся мальчиком, как быть гордой, но дружелюбной. Простые истины бабка объясняла легко, они были естественны для нее, выросшей в деревне.
Эмме эти беседы не нравились. Она понимала, что бабка начинает влиять на дочь, ей это было не по нутру. К бабе Ане все больше придирались, она все чаще “путалась под ногами” и раздражала хозяйку. Однажды, когда Лялька решила подарить бабушке Ане серебряную брошь, валявшуюся с кукольными украшениями, Эмма взорвалась. Она вспомнила бабке все: неотстиранные пятна, недомытую плиту, ее жалкий вид, тупые ненужные советы, привычку что-то бормотать, никчемного сыночка – в общем, прислугу выставили за дверь.
Баба Аня решила подождать, когда буря утихнет, а затем явилась к Эмме. Она надеялась, что это всего лишь очередная вспышка ярости, одна из многих, случавшихся у бывшей невестки. Но Эмма показала ей от ворот поворот. Ее муж зарабатывал достаточно, чтоб нанять прислугу за деньги.
Жизнь старой женщины потеряла всякий смысл. В дом ее больше не пускали, иллюзия незаменимости рассеялась. Она снова была никому не нужна. Возле школы она “случайно” встречала внучку, на ходу расспрашивала о том, о сем. Ей необходимы были хотя бы эти минуты. Эмма, узнав об этих встречах, запретила дочери разговаривать с “противной старухой”, наговорив о ней всяких гадостей. После наставлений матери Лялька лишь сухо здоровалась и спешила домой.
Вскоре Эммина семья куда-то переселилась, а затем, говорят, уехала из города насовсем. Старуха была уверена, что и Лялька с ними, но встреча с ней перевернула ее тихую, безрадостную жизнь.
…Назавтра баба Аня решительно постучалась к соседу Пашке, что жил прямо над ней. Дверь долго не открывалась, затем на пороге возник заросший щетиной, дышащий через раз хозяин квартиры. На лице его была написана ненависть ко всему белому свету.
Голый Пашка, придерживая намотанное на бедра полотенце, тупо воззрился на бабку, абсолютно не понимая, о чем она лепечет. Наконец до него дошло:
-- Какая девица? Лялька? Лилька была, а Ляльки не помню… Если Лилька, то она еще здесь.
Он захлопнул перед ее носом дверь и отправился вглубь квартиры. Из-за двери послышалось:
-- Лиль, там к тебе старуха Шапокляк пришла, опытом обмениваться будет…
Грянул дружный гогот, затем что-то недоуменно переспросил девичий голосок. Баба Аня терпеливо ждала в подъезде. Наконец дверь открылась, на пороге стояла она, ее любимая и единственная внучка.
-- Чего, бабуль, хотела? – грубо спросила она.
Баба Аня, вытирая вдруг закапавшие слезы, заискивающим голосом принялась объяснять. Эта невзрачная старуха утверждала, что она ее родная бабка. Лялька с минуту недоуменно таращилась на нее, затем засмеялась, сказала, что ее бабушка давным-давно живет за границей, и захлопнула перед самозванкой дверь.
Весь день проплакала баба Аня, но, как обычно, решила, что на все воля Божья. Да и вправду, какая она бабушка ей, образованной, богатой и красивой…
На следующий день в дверь постучали. Открыв дверь, баба Аня увидела Пашку.
-- Бабуль, займи на пиво, – хрипло попросил он.
Бабка, у которой отродясь не занимали денег, сперва оторопела, а затем решительно отправилась на кухню и вынула из кошелька последний полтинник.
Купив пива, оживший Пашка возвращался домой, когда на крыльце столкнулся с поджидавшей его старушкой.
-- Ты чего вчера Лильку спрашивала? – спросил ставший разговорчивым сосед.
Она рассказала ему все, цепляясь за последнюю надежду, что, может, внучка снизойдет до того, чтоб навестить никчемную старуху. Пашка хмыкал и думал о чем-то своем. Затем рассказал, что Лилькины родители уехали куда-то за границу. Она же в Якутск заглянула ненадолго. Выскочила после школы замуж, тут же развелась, а с документами какой-то бардак вышел. Сделает бумажки и все -- вслед за ними. Говорят, что жениха ей приличного нашли.
-- У матери родственники за бугром нашлись. Повезло… -- завистливо рассуждал сосед. Прошло несколько дней, и вдруг заявилась Лялька. Она пришла с пакетом всякой снеди, брезгливо уселась на краешек стула и терпеливо выслушала невеселый рассказ бабы Ани. Бабушка разглядывала ее: взрослую, холеную и красивую. Руки, державшие тонкую сигарету, казалось, никогда не знали никакой работы. Баба Аня смотрела на свои и думала, что совсем они не похожи с внучкой. Но все же она видела в ней маленькую, добрую, неиспорченную девочку, по-прежнему нуждающуюся в ней.
С тех пор внучка стала навещать ее, приносила продукты и лекарства, болтала о всякой ерунде, ходила в магазин. Баба Аня была счастлива. Она думала о том, что Бог, наконец, наградил ее за все страдания. Пусть скоро она уедет, но все же уедет, зная о том, что она, баба Аня -- ее родная бабушка. Она будет вспоминать о ней, а может быть, напишет. А что еще надо на старости лет-то?
Однажды Лялька, оглядев бабкину убогую халупу, заявила, что перед отъездом хочет сделать старушке подарок.
-- Будем делать ремонт! – решительно сказала она. – Сама, как ты понимаешь, я не могу. Но рабочих приведу. Заключим договор, за деньги из чего угодно конфетку сделают.
Баба Аня попыталась протестовать, но внучка была непреклонна.
На следующий день она притащила кучу бумаг, взяла ее паспорт и заставила поставить под договорами подпись. Баба Аня и читать не стала, что там написано: внучка сказала “надо” -- значит, надо. На время ремонта Лялька, собрав нехитрые бабкины пожитки, отвела ее к другой старушке, которая сдавала комнату. Вскоре внучка появилась с солидным мужчиной, принесла какие-то бумаги:
-- Это представитель фирмы, -- сказала она. -- Надо заключить новый договор. Там слишком много работы.
Баба Аня, не веря своему счастью, расписывалась везде, куда тыкала тоненьким пальчиком внучка. Ей было радостно и удивительно, что Лялька получает удовольствие от этих хлопот. Она все что-то подписывала и жила в чужой комнате с неразговорчивой старухой за стенкой, ожидая, что вот-вот придет внучка, отведет ее домой, где увидит бабка настоящее чудо. Но внучка вдруг куда-то пропала.
Прошла неделя, другая… Угрюмая старуха зашла к ней в комнату и сказала, что нужно внести плату за жилье. Срок, на который договаривались с внучкой, истек. Баба Аня стала объяснять, что Лялька должна вот-вот зайти, что она куда-то запропала, наверное, занята очень. Бабка с жалостью взглянула на нее.
-- Дура ты, хоть и старая. Жди свою внучку, придет она, как же… Завтра уходи, ко мне родственники приезжают.
Баба Аня отправилась к себе домой, надеясь отыскать Лялькины следы или хотя бы вернуться в собственный дом. Замок на двери почему-то был другой. Она постучала, дверь открыл незнакомый мужик.
-- Вы ремонт сделали? – спросила старушка, уже зная, что услышит, и не желая верить этому.
-- Какой ремонт? Квартирка -- с иголочки. Ты к кому, бабушка?
-- Я к себе… -- робко промямлила она.
-- Ты раньше здесь жила? И что-то забыла?
Она, волнуясь, стала говорить про внучку, про ремонт, о том, что это ее квартира, ведь речь шла только о ремонте… Мужик вдруг разозлился:
-- Ты, бабка, не в себе, что ли? Это наша квартира, мы ее купили неделю назад. Так что иди, гуляй.
Она и пошла. К Пашке подниматься, чтоб узнать хоть что-нибудь о Ляльке, не стала. Зачем? Она не хотела, чтоб люди плохо думали о внучке, пусть и поступила так ее любимица, но не виновата она. Ей кто-нибудь подсказал, ее заставили, это все ее мать. Она шла в никуда, не чувствуя сил даже на то, чтобы плакать. Шла и твердила:
-- Она не виновата, внученька моя, ее просто заставили…
Ветер играл подолом потрепанного платья, на лужах появился первый ледок. Начиналась осень.



ФИЛОСОФИЯ ЧАТЛАНИНА ИЛИ КАК ОТДЕЛИТЬ РЕАЛЬНОСТЬ ОТ ВИРТУАЛЬНОСТИ


Теперь меня забавляет, когда кто-нибудь начинает с горящими глазами, не обращая внимания на реакцию собеседника, рассказывать о том, что такое Интернет. Обычно подобные объяснения исходят от людей, большую часть времени проводящих в чатах. Мы давно переболели этой болезнью, поэтому выслушиваем философию чатланина с улыбкой. Как это было или история одного чата
Моя подруга приобрела себе репутацию слегка тронутой девицы, когда всерьез увлеклась времяпровождением в чате. Сперва это был один из известных российских чатов, затем его старожилка, эмигрантка из Канады, создала свой собственный, назовем его «М», куда и сползлись все те, кто уже не представлял себе жизни без общения друг с другом. Общение это давно вышло за рамки чата. Многие переписывались, разговаривали через ICQ. Те, кто жил в одном населенном пункте, встречались.
Обитающим на краю света – в Якутске или на Сахалине было намного сложней. Казалось, что друг, живущий за океаном, реален на все сто. О нем было известно многое: характер, привычки, хобби, пристрастия, интимные подробности, но вот увидеться не было никакой возможности.
Подруга приходила ко мне и рассказывала о том, какой классный парень из Москвы учится в Канаде, какие письма он ей пишет. Она советовалась насчет тупиковой ситуации в личной жизни какой-нибудь Кристи из Америки. Затем предлагала познакомить меня с обалденным программером из Грузии. Я, не знавшая тогда, что такое чат, слушала это как пересказ интересной, но прочитанной не мной книги. Разговор о чем-либо другом удавался с трудом. Выходило так, что хорошо моей подруге исключительно в Интернете.
--Понимаешь, -- пыталась достучаться до меня Ксения – они все совершенно реальные люди. Мы друг о друге знаем столько, сколько о реальных друзьях за всю жизнь не поймешь. Ведь в Инете друг друга воспринимают без внешней мишуры: профессии, материального состояния, внешнего вида.
--А вдруг все это липа? – сомневалась я. – Вдруг под маской подружки Катюшки из Америки скрывается сексуальный маньяк из соседнего региона? --Нет, -- утверждала подруга, -- фальшь все равно распознается. Ведь ты изо дня в день общаешься с человеком, пишешь письма, получаешь фотографии. Потом, некоторые друг друга видели. Так что есть возможность навести справки. Кроме того, можно обнаружить, откуда человек вошел в чат…
Первый контакт, приближенный к реальному, произошел у нее в Новогоднюю ночь. Один из обитателей чата «М», работающий где-то на телефонной станции, организовал бесплатную конференцию. В назначенный час к телефону сползлись несколько москвичей, три сахалинца, два американца, русский канадец и двое из Якутска. Полтора часа Ксюха просидела с трубкой в руках, забыв о телевизоре и праздничном столе. У каждого абонента на всех концах телефонного провода стоял рядом с трубкой собственный напиток. Малопьющая Ксюха умудрилась под душевный разговор с далекими желанными друзьями уничтожить в одиночку бутылку «Смирновки». Я не обиделась на нее. Хорошо человеку – и слава Богу.

Виртуальная любовь

Вскоре в «М» начались бурные романы. Легкий флирт и тяжелые словесные домогательства здесь присутствовали всегда. Случались влюбленности среди чатовцев, живущих в одном городе. Но чтобы образовалось несколько пар из жителей разных континентов – такое было впервые. Как будто кто-то пальнул из стартового пистолета, объявив: «Поехали!» Ксения тоже нашла себе друга. Окрыленная примером парня их Южно-Сахалинска и девушки из Америки, которые побросали законных супругов и обрели совместный рай на Сахалине, она воспринимала всерьез письма, признания и телефонные звонки одного красавчика-москвича, обучающегося в Канаде. Роман длился около года. Нежные письма, музыкальные послания, слова, которые вслух произнесет далеко не каждый мужчина, – все это лишь усиливало страсть, и обещало сделать встречу совершенно незабываемой. Да-да, он обещал рвануть в славный город Якутск на каникулы. Все это время она ждала его, совершенно забыв о том, что и в реальности ее окружают люди…
Стоит ли говорить о том, что когда наступили каникулы, у бой-френда из Канады сперва не оказалось билетов, затем – денег, а потом и время вышло. Теперь, встречаясь в чате, они здороваются, как старые добрые друзья. Спустя некоторое время у Ксюхи случился еще один роман, романтики было не меньше. Правда, она больше не принимала на веру обещания нового друга. Даже еще один пример нашего приятеля из Якутска, уехавшего в Москву и воссоединившегося с виртуальной любовью, теперь не добавлял энтузиазма.

Вова из Ростова и Женя из Челябинска

Вскоре и я, ранее относившаяся к Интернету как к рабочей компьютерной программе, одурев от долгой зимы, тоже стала захаживать в чат «М». Меня уже многие знали, иногда писали письма. Хотя частым гостем ни на одном сайте я не была – быстро надоедало. Общение шло как-то вяло, намеки на романы меня смешили, а письма с сексуальным содержанием вовсе вызывали гомерический хохот. На фоне всего этого, романы чата «М» казались чьей-то выдумкой. Как вдруг, воплотился в реальности еще один Ксюхин знакомый из чата.
Виртуальные приятели часто просили номер телефона, мы с удовольствием давали его. Действительно, чего опасаться девушке, живущей в Якутске. Ну позвонит разок какой-нибудь Сталкер или Кролик, и что дальше? Доставать звонками якутян – слишком дорогое и совершенно бессмысленное удовольствие. Однажды Ксюхе позвонил некий Вова, рассекретил свой ник и сообщил, что он ростовский бизнесмен, в Якутск прибыл по торговым делам. Испросив аудиенции, Вова занялся торговлей, а Ксюха принялась вспоминать, когда же они в чате общались и по какому поводу. Через несколько дней в дверях у подруги возник браток с блестящей цепью на месте шеи. Это и был Вова. Поболтали о том, о сем. Перемыли косточки виртуальным знакомым. Было довольно скучно. Казалось, на этом приключения закончились.
Через некоторое время телефон зазвонил у меня. Уже несколько месяцев некий Женя из Челябинска писал мне содержательные письма. Женя представлялся служащим СОБРа, участником чеченской войны, выслал выцветшую невнятную фотографию и вдруг материализовался хриплым голосом в телефонной трубке. «Встречай, я скоро приеду в Якутск в командировку» – сообщил мне незнакомый голос. Я растерялась: «Зачем?» Женя наплел с три короба про служебную необходимость, желание повидать меня – замечательную и неповторимую. Выслушав взволнованную тираду не очень трезвого Жени, я поехала к Ксюхе. Посовещавшись, мы решили подождать, что будет дальше. На следующий день Женя позвонил дважды, потом – трижды. Так продолжалось больше недели, каждый раз он обещал скорую встречу. Речь его странно отличалась от серьезных интересных писем, будто их писал кто-то другой. Испугавшись, что встреча и впрямь может состояться, я вспомнила о том, что по роду работы имею знакомства в самых разных засекреченных организациях. К одному засекреченному другу я и обратилась с просьбой выяснить, что это за Женя и с чем его едят.

Добро пожаловать в Якутск!

Друг послал запрос в город Челябинск на предмет выяснения личности героя чеченской войны. Тем временем сам герой определился, наконец, с датой приезда. Ответ на запрос пришел буквально перед днем икс. Лукаво ухмыляясь, мой приятель сообщил, что год назад Женя освободился из тюрьмы, следовательно, в СОБРе работать никак не может. Тут же отпадала версия и об участии в войне, по крайней мере, на российской стороне. Впрочем, в нее мы не верили никогда: будучи достаточно информированными людьми, обнаружили массу несоответствий в рассказах челябинца.
Наскоро сколотив импровизированный штаб, мы стали думать, что делать дальше. К нам с Ксюхой присоединились два особо секретных знакомых сотрудника. Все поддержали мою версию, что лже-собровец является никем иным, как вором-гастролером. Было решено, если все же он приедет, выдать сотрудников за моих родственников, Ксюху – за жену родственника. Таким образом, думалось нам, опасный преступник будет разоблачен. В день, когда должен был раздаться финальный телефонный звонок с сообщением номера рейса, мы, запасшись пивом, собрались на моей на кухне. Наконец телефон зазвонил. Женя плел какую-то ерунду про отложенный вылет. Я была неестественно серьезна и пыталась не рассекретиться, народ от смеха сползал под стол. Разговор не клеился. Вскоре Женя пообещал позвонить через час и пропал. Видимо, мои друзья смеялись не так уж и тихо.
Конечно, он не приехал, что на руку и ему, и мне. Но до сих пор я благодарна неизвестному Жене за то, что те, кто столкнулся с этой историей, относятся к интернет-романам с долей иронии. Именно поэтому, я спокойно объяснила ему по-телефону, что не стоит больше тратить деньги на разговоры с Якутском. Ни к чему.
…Многие считают, что с ними ничего подобного не может произойти. Может, уж поверьте! Ради хохмы мы входили потом в чат под разными легендами: среднего возраста мачо, девушка с нестандартной ориентацией, подросток… Обладая достаточной фантазией, начитанностью, и умением излагать свои мысли, не так уж трудно прикинуться хоть трансвеститом преклонного возраста, путешествующим в инвалидной коляске, и убедить в этом собеседника.
По старой памяти я захожу иногда в чат потрепаться о том - о сем. Иногда вдруг раздается звонок, звонит кто-то, писавший письма-поэмы года три назад. Я вежливо общаюсь. Но в Интернете теперь предпочитаю работать, получая кайф от обилия информации и доступности чего угодно. Все остальное я получаю в реальности.



КТО КОГО «НАМИНАЛ» И БЫЛ ЛИ МИЛЛЕНИУМ



В праздничные выходные мы, вчитываясь в строки рекламных объявлений, терзая пейджеры, слушая радио пытались отыскать что-нибудь интересненькое в культурной жизни города, но, увы, все напрасно. Зрелищ, на которые хотелось бы рвануть, несмотря на лютую стужу, не нашлось. «Как же так, -- недоумевали мы – Миллениум все-таки…» Но всюду предлагалось одно и то же. Набившие оскомину утренники для детей, из которых мой сын еще не ставший подростком, но уже вышедший из младенческого возраста, давно вырос... Дискотеки, из которых выросли мы… Рестораны, до которых не дотягивал наш бюджет… Концерты, на которых местный «бомонд», сам себя определивший в «звезды», пытался петь, оскорбляя наши уши безбожной фальшью… «Светские» балы, которые несмотря на хитроумные названия, балами не назовешь именно из-за отсутствия «светскости». Все это вызывало лишь скуку и сожаление о потраченных деньгах.
Мы привычно провели выходные, предаваясь приятной лени перед телевизором, монитором компьютера, с книжкой в руках. По вечерам сиживали с гостями и ощущали причастность к огромной массе якутян, не желающих выкидывать деньги на низкопробные «культурные мероприятия», проводимые в столице алмазного края, а привыкших организовывать свой досуг самостоятельно.
Иногда приходило в голову, а может мы просто зануды: ведь ходят же люди на танцы и концерты, ведь платят же за что-то деньги. Пока не позвонили родственники. Они честно заплатили за билет 150 рублей с носу, отправились в Государственный театр оперы и балета на награждение первой национальной культурной премией «Признание», учрежденной неким независимым продьюсерским центром «14»». Я хмыкнула, когда они поделились радостью, но решила расспросить о впечатлениях после концерта. Вернувшаяся с культурного мероприятия родня ничего нового не рассказала. Все это было знакомо и видено уже не раз. Концерт был совершенно обычным, устроенным будто, чтоб потешить самолюбие тех, кто никогда раньше не попал бы на сцену, если бы не полное равнодушие чиновников разного ранга к тому, что называется культурой. Я не говорю о сцене театральной. Речь идет об эстраде – понятии почти забытом, а теперь и поруганном у нас.

Кто кого «наминал»?

Театр, как известно, начинается с вешалки. Сия крылатая фраза поясняет, что при встрече с прекрасным роль играет все. К несчастью, моих родственников не насторожил тот факт, что на билете черным по белому было написано, что награды будут вручаться в разных «наминациях». Они оценили значение этого слова лишь после, когда кто-то пошутил: «Да, вот это нас понаминали!» Поначалу сочли букву «а» досадной опечаткой. Откуда взялись «наминанты», кто их выдвигал и кто оценивал – этого присутствующие так и не поняли. Как объяснил руководитель того самого загадочного продьюсерского центра «14» Юрий Городецкий, кому вручать диплом в той или иной номинации решали члены жюри, они же спонсоры мероприятия. Газета «Она +» была названа газетой года именно потому, что приглянулась магазину «Туйаара», прочие получили дипломы и призы именно благодаря личной симпатии того или иного нужного человека. Министерство культуры, на которое ссылался Городецкий, приглашая артистов на концерт, лишь косвенно принимало участие в его организации: там помогли сделать дипломы и придать мероприятию солидность.

--Прачечная?--Х***чечная! Министерство культуры!

Не удивлюсь, если эта присказка давно стала былью. Ведь судя по тому, что в последнее время удается увидеть на сцене, дозволено нынче все. Не хочу обижать Юрия Городецкого, который и так достаточно обижен тем, что не берут его больше на работу на радио -- там слишком бережно относятся к слову. Но не созрел еще Юрий не только для работы в эфире, а и для конферанса тоже. Как вы уже догадались, вел концерт именно он в паре с известной певицей Натальей Трапезниковой. В рубахе навыпуск из-под пиджака он изо всех сил старался быть рубахой-парнем, отпускал шуточки на алкогольно-скабрезные темы, не выказывал почтения, представляя не очень понравившихся ему артистов. В общем, имидж Городецкого с тех пор, как тот решил бросить штурм радиоэфира и заняться шоу-бизнесом, в лучшую сторону не изменился. Очевидцы происшествия, именуемого концертом, рассказывают, что и пальцем у виска Юра регулярно крутил, и подмигивал, и подрыгивался и, разве что в носу не ковырялся. Однажды, посмотрев подобный концерт, кто-то сказал: «Как в сельском клубе». Хочу возразить. В сельском клубе за подобное поведение на сцене, оскорбляющее не только артистов, но и публику, просто набили бы лицо. Мне не раз приходилось бывать на различных концертах в улусах. В глубинке осталось немало самодеятельных артистов, которые работают на совесть и чувствуют гораздо большую ответственность за каждый выход на сцену, чем столичные, повылазившие, как грибы после дождя, новоиспеченные звезды.
На описываемом концерте лишь Наталья Трапезникова и Егоровы работали что называется по старинке, переодеваясь три раза (Трапезникова) и без фонограмм (Егоровы). Милые девочки из группы «Мэрия» сочли за большой труд погладить костюмы к выходу. У неизвестной исполнительницы по имени Кюнней заглохла фонограмма. Бедняжка несколько минут хлопала открытым ртом, после чего под едкие замечания Городецкого покинула сцену. Шергин, как обычно, обнажал не очень могучий торс. Лучшая шутка, несмотря на потуги Городецкого, принадлежала поэтессе Матрене Григорьевой. Она вышла, чтоб прочитать стихи, оглядела зал и сказала: "Вы уже столько сегодня вытерпели, потерпите и меня!» Публика аплодировала. Уходя со сцены, Матрена спросила: «А где пузырь?» Речь шла о шампанском, которое вручали в качестве приза «наминантам» культурной премии. Кроме щампанского было что-то мелко-косметическое, спрятанное в небольшом пакетике. Мне обидно за Егоровых и Трапезникову, чьи песни знает каждый якутянин, что в шоу с таким громким названием в дополнение к бумажному диплому им вручают бутылку шампанского.

А был ли Миллениум?

Хлеба и зрелищ! Этот лозунг знает любой руководитель. С хлебом у большинства нынче более-менее, а вот со зрелищами плоховато. Кто позволяет безголосым мальчишкам и девчонкам терзать наши уши со сцены? Почему кроме Юры Городецкого, возможно действующего из лучших побуждений, но не имеющего опыта, некому больше устроить настоящее новогоднее шоу. Такое, чтоб было интересно не только тем, кто его устроил, но и публике. Чтоб не жалеть истраченных времени и денег. Может быть, стоит возродить художественные советы, если нет другого способа избежать концертов, с которых уходит половина зала, незнакомая с устроителями? Может быть, стоит проводить аттестацию для шустрых городецких, ставящих продьюсерские эксперименты на людях, да еще и в новогодние праздники? Может быть, кто-нибудь из чинов обратит, наконец, внимание на то, что навязывая населению ЗОЖ необходимо подумать о том, чем занять досуг людей самых разных возрастов?
Весь мир праздновал Миллениум. Илья Михальчух, украсивший иллюминацией территорию, прилегающую к мэрии, забыл о том, что говорил в прошлом году. А говорил он, что не считает 2000 началом века. «Вот в следующем году, -- обещал мэр—погуляем!» А все было как обычно. Средней жидкости салют, дежурный «Дюралайт» на проводах, елки с большими сосульками из Деда Мороза и Снегурочки.
Можно возразить, что холодно было. Но ведь холодно у нас зимой всегда. Но никогда не было так скучно, как в последние годы. Никогда власти не были настолько равнодушны к тому, как отдельные граждане встретят Новый год, с каким настроением, с верой во что.
…Горожанам все же проще. Я надеялась, что кто-то подумал о тех, кто в Миллениум захочет приехать в столицу из улуса. Никто не организовывал никаких экскурсий. Туристические фирмы тоже притихли в зимней спячке. Лишь «Маас и К» организовали туры на Кремлевскую елку, но, конечно для тех, у кого есть немалые деньги. Да «Илин-тур» отправляли по вызову Деда Мороза с удавом на шее.
Все поддались спящему полусонному существованию, которое удовлетворяет сильных нашего маленького холодного мира…
Что удивляться, почему растет количество преступлений, злимся, что нехорошая Масюк обвиняет якутян в пристрастии к пьянству, недоумеваем, отчего наши дети растут совершенно с другими ценностями. До тех пор, пока под вывеской культурных мероприятия будут удовлетворять свои амбиции люди, не имеющие представления о культуре, вряд ли в обществе нашем что-нибудь изменится.



ТАЙНАЯ ЖИЗНЬ КЛАВДИИ ИВАНОВНЫ



Дом был такой старый, что, казалось, скрипел на ветру. Квартиры в нем занимали большие шумные семьи. Одинокие люди жили в комнатах двух длинных коридоров -- в малосемейном общежитии. В общаге всегда стоял шум и витали запахи винных паров и табака, пригоревшей еды и помоев, пыли и сырости. Несколько стариков, обитающих тут никак не могли справиться с отчаянным разгулом сомнительных личностей, населявших крохотные грязные комнатушки, и поэтому круглосуточно ворчали и судачили о соседях, сидя на лавочке у подъезда.
Дом повидал на своем веку немало. Его перестраивали, слегка ремонтировали, реконструировали, восстанавливали после пары-тройки пожаров. А он все стоял на самом оживленном перекрестке, нахально портил вид улицы рыжими облезлыми боками, и плевать хотел на пересуды о неминуемом его сносе.
Однажды на долю старого дома выпало еще одно нелегкое испытание. Весенним пятничным вечером слегка трезвый водитель потрепанного автобуса не вписался в поворот перекрестка и въехал прямо в окно общежитской комнаты на первом этаже. По счастливой случайности никто не пострадал. Водитель – наверное, потому, что, как говорится, пьяных Бог бережет. Жильцы – потому, что таковых в тот момент в квартире не было. Кто они и куда подевались – это решила выяснить Клавдия Ивановна со второго этажа. Клавдия Ивановна занимала такую активную жизненную позицию, что считалась среди жильцов чем-то вроде общественной совести. Она бдительно следила за сохранностью общественных цветов и собственного укропа в палисаднике, строго выговаривала родителям отъявленных сорванцов, отчитывала дебоширов и презирала нерях. Если бы среди жильцов создавали партийную организацию, большинством голосов парторгом бы стала Клавдия Ивановна. В ее присутствии анекдоты становились несмешными, пьяницы смирели, гулящие девицы изображали скромниц, добродетельные матери и отцы семейств стремились рассказать о достижениях своих чад. Клавдия Ивановна была и впрямь образцом для подражания. В свои неопределенные сорок с хвостиком лет она имела: непьющего мужа-научного сотрудника, двоих послушных детей-отличников, уютную двухкомнатную квартиру с положенным набором мебели и перспективу вот-вот переехать из «этой развалюхи». Никому в голову не могло прийти, что эту строгую женщину можно называть лишь по имени. И уж конечно никто и никогда не смел бы подумать, что в душе Клавдии Ивановны может бушевать настоящая буря чувств.
Клавдия Ивановна была человеком занятым. Она отдавала много времени работе в школе, общественной деятельности, чтению и очередному хобби. С обитателями общаги она почти не общалась, считая их по большей части людьми несостоявшимися, то есть неудачниками. Но на чрезвычайное происшествие Клавдия Ивановна сочла своим долгом откликнуться. Спустившись к месту аварии, она тут же раздала указания: Борьке написать заявку в ЖЭУ, Семенычу найти доски и заколотить дыру в стене, остальным – попытаться отыскать хозяина комнаты. Вскоре выяснилось, что уже пару месяцев в квартире никто не живет, а раньше жил какой-то старик, который почти не выходил из дома. Людка, красивая когда-то, еще не старая женщина, которую все называли шалавой, немного прояснила ситуацию:
--Да мужик здесь появлялся, симпатичный такой. Пару недель назад приходил и сказал, что уезжает в экспедицию.
Тут все загудели. В квартиру необходимо было попасть, чтоб хоть как-то, до появления столяров из ЖЭУ, заделать дыру в стене. Решили ломать дверь. Попавшие внутрь увидели гору книг, бумаг, каких-то тряпок, вывалившихся от удара автобуса из коробок, наполняюших комнатушку. Мебели, кроме сетчатой кровати, тумбочки и старого стола, в квартире не было. Клавдия Ивановна тут же организовала народ, чтоб сложить все это добро в угол, решив позже разобраться со странными жильцами, месяцами не появляющимися в собственной квартире. Общими усилиями кое-как залатали изломанную стену, фанеркой заколотили проем окна, подмели пол. Вместо сломанного замка Клавдия Ивановна принесла старый навесной, собственноручно повесила на свежевбитую петлю, повернула ключ и, положив его в карман, зачем-то объявила соседям:
--Придется теперь за порядком здесь следить, а то растащат ведь все.
С тех пор Клавдия Ивановна стала ежедневно захаживать в пустую разгромленную квартиру. ЖЭУ как обычно не очень-то торопилось с ремонтом, хозяева тоже не спешили объявляться. Сердобольная соседка решила сама привести вещи в порядок, сложить как следует и чем-нибудь прикрыть, а то ведь лишатся неведомые квартиранты последних пожитков.
Освободив несколько коробок, Клавдия Ивановна принялась складывать туда книги, предварительно вытряхивая из каждого тома облачко штукатурки и протирая обложку принесенной из дома тряпкой. Иногда из книг вываливались старые открытки, адресованные некому Леониду Марковичу, пожелтевшие квитанции, а однажды выпала фотография симпатичного солдатика с надписью: «Скоро дембель! Любимому деду от внука Саши». Встречались среди бумаг какие-то записки типа «Был два раза. Где ты ходишь?» и письма, неторопливо рассказывающие об унылом житье какой-то старушки Маруси, судя по всему сестры Леонида Марковича. Клавдия Ивановна просматривала каждую бумажку и убирала ее в отдельную кучку. Вскоре обрывки чужой жизни на пожухлых клочках бумаги стали складываться как мозаика в ясную картину. Клавдия Ивановна словно бывалый сыщик делала выводы из каждого, казалось бы незначительного факта. Так, ей было ясно, что старик в квартире жил одинокий. Сестра Маруся как-то написала, что «…помянули твою Люсеньку…». «Это его покойная жена», -- без тени сомнения решила любопытная соседка. Кроме внука Саши встречалось еще имя некоего Витюши. Обрывочные впечатления привели Клавдию Ивановну к убеждению, что Витюша – сын Леонида Марковича и, видимо, тот мужчина, который уехал в экспедицию. Некоторые вещи: старые джинсы, остатки лосьона для бритья, детективы новомодных авторов, -- несомненно, принадлежали тоже сыну. Старик был немощен, старомоден и, видимо, имел какое-то отношение к изучению русского языка. Среди книг обнаружилось немало словарей и учебников. Куда делся теперь старый лингвист – об этом Клавдия Ивановна как-то не думала. Она помнила точно, что в ближайшее время в ее доме никто не умирал. Вскоре, перекладывание чужого хлама превратилось для Клавдии Ивановны в новое хобби. Последнее увлечение – кружок, где обучали хиромантии -- было позабыто. Домашние недоумевали: что интересного в уборке чужой убогой комнатенки, но перечить Клавдии Ивановне дома никто не осмеливался. Входила в соседскую комнату она с таким мученическим выражением лица, что окружающим было даже неловко из-за того, что соседке приходится одной тащить эту нелегкую ношу – присмотр за чужой разгромленной квартирой.
Даже себе Клавдия Ивановна не смогла бы признаться в том, что интересуют ее не только пыльные книги и бумажки. Как-то незаметно образ сына старика, Виктора, стал для женщины почти реальным. Даже внешность его, казалось, была ей давно знакома. Упоминание об экспедиции позволило ей сделать вывод, что Виктор – геолог. Записка о том, что кто-то кого-то не застал дважды дома, вселила уверенность, что Виктор – заботливый сын. Квитанция об уплате госпошлины подсказала историю о разводе Виктора с женой по причине частых поездок в экспедиции. Иногда Клавдия Ивановна одергивала себя и запрещала выдумывать всякие глупости, но все было напрасно. Разыгравшаяся фантазия подстегивала воображение и ей виделся мужественный геолог, пристроивший отца на время экспедиции к родственникам, одинокий и нуждающийся в утешении. Она была уверена, что знакомый незнакомец стараниями отца-интеллектуала начитан и воспитан, аккуратен и самостоятелен, – в общем, мечта, а не мужчина. С мужем Клавдия Ивановна никогда не была особенно ласкова, а теперь обращаясь к нему, она не могла сдержать проскальзывающего презрения: кто он по сравнению с мужественным, закаленным ветрами и жизненными невзгодами, Виктором?! Во взгляде ее порой появлялось мечтательное выражение. Домашние списывали странности своей мамочки на приближающийся климакс и не особенно тревожились, зная, что все вернется на круги своя.
Клавдия Ивановна для себя уже решила, что вернется геолог Виктор и она впервые в жизни именно с ним узнает, что такое измена и грех. К осени под руководством бдительной соседки работники из ЖЭУ вполне прилично отремонтировали комнату, книги были сложены, пол вымыт. Клавдия Ивановна хотела даже принести сюда цветы, да вовремя одумалась, решив, что пересуды ей не нужны. Хотя кто бы мог заподозрить ее, правильную и застегнутую на все пуговицы, хоть в чем-либо?..
Однажды вечером в дверь к Клавдии Ивановне постучали. На пороге стоял худой, заросший щетиной мужик. «Из ЖЭУ», -- подумала Клавдия Ивановна.
-- Вы Клавдия Ивановна? Мне сказали, что за батиной комнатой вы приглядывали. Я Виктор – его сын. Вот документы.
Ноги у Клавдии Ивановны стали ватными, глаза защипало от обиды. Мечта рушилась прямо на глазах. Едва сдерживаясь, чтоб не выдать себя, она пригласила незнакомца в дом и он, смущаясь, рассказал обо всем.
Отец действительно был когда-то учителем, но заболел туберкулезом и умер в больнице. Ухаживать за больным было некому: Виктор сидел в тюрьме, сестры давно уехали отсюда. Выйдя из тюрьмы, Виктор нашел лишь могилку на больничном кладбище да комнату, набитую книгами. Увы, болен оказался и он: последние месяцы провел в больнице.
--А как же эк--А как же экспедиция?..-- дрожащими губами спросила Клавдия Ивановна.
--Да это я Людке сказал, чтоб ждала да за хатой приглядывала, -- сверкнул вдруг золотыми зубами ужасный мужик.
Клавдия Ивановна молча отдала ключ и, не слушая благодарностей фиксатого, ушла в комнату и с размаху без сил рухнула на диван.



ПУГОВИЦА


Мне было тогда всего двадцать четыре. Фортуна повернулась ко мне лицом и я, с трудом разбиравшаяся в цифрах и смутно представляющая, что такое экономика и бюджет, даже бюджет собственный, семейный, вдруг стала корреспондентом новой газеты «Экономический вестник». Редактор «Вестника», замечательный человек и журналист Валерий Тарутин терпеливо учил нас самым азам. Заместитель Тарутина, редактор нынешний, известный поэт Фролов занимался добычей денег и строго следил за нашим имиджем. В редакции царил дух богемы: нужно было иметь немало сил, чтоб выдерживать ночные посиделки, где за одним столом собирались поэты, музыканты и важные чиновники, а утром, благоухая свежестью идти на очередное интервью. Выглядеть мы всегда должны были безукоризненно. Некрасивых журналисток Фролов на работу не брал. Однажды, поспав от силы часа три, я в ужасе вскочила утром с кровати и судорожно начала одеваться. Господи, я едва не проспала важнейшее интервью! На прием к этому чиновнику мы записывались заранее. Журналистов он не любил, беседовал с ними сухо, что-либо интересное из него вытянуть было сложно. Нацепив любимое джинсовое платье, которое не надо было гладить, я выскочила из дома. Из макияжа на мне были одни бордовые губы, нарисованные в такси на красный свет. Залетев в серьезное здание, я мельком взглянула в зеркало, вспомнила все, что говорили о важном чопорном чиновнике и уныло подумала, что интервью обречено на провал. Вряд ли ему понравился бы мой наряд. Два ряда пуговиц украшали мое платье, «рабочим» был лишь одни ряд, но и тот, чтоб было возможно передвигаться, застегивался где-то между коленом и бедром. Дальше пуговицы сильно мешали. Платье эффектно обтягивало меня, и я решила сделать лицо кирпичом и плюнуть на довольно бесстыжий для официальных мест наряд.
Чиновник встретил как положено: с легкой гримассой безнадежной скуки на лице, взглянул на часы и заявил, что у него есть полчаса. Я достала вопросник и начала интервью, вполуха слушая монотонное бурчание собеседника. Друг друга мы тихо ненавидели.
После третьего вопроса надоело сидеть, словно дрын проглотив. Я откинулась на спинку стула и автоматически дрыгнула ногой, чтоб закинуть ее на другую. Вдруг раздался странный звук. От платья скатапультировала самая нужная нижняя пуговица, шлепнулась на стол к чиновнику, а затем по гладкой полировке скатилась под стол. Придерживая полы платья руками, я проклинала все: вчерашнюю вечеринку, заставившую надеть спросонья именно это платье, редактора, отправившего меня на интервью, чиновника, из-за которого оторвалась пуговица. Со злости я встала, продемонстрировав значительно увеличившийся разрез, и решительно спросила: «У вас нитка с иголкой есть?» Он растеряно посмотрел на меня, затем полез под стол искать пуговицу. Я полезла под стол с другой стороны. Вскоре чиновник вылез, протянул мне сбежавшую пуговицу и со словами: «Я сейчас» выскочил из кабинета.
В приоткрытую дверь я слышала, как он просил секретаршу найти нитку с иголкой. Представив ее изумление при виде взъерошенного шефа, только что выбравшегося из-под длиннющего, как прилавок стола, я с трудом сдерживалась, чтоб не начать хохотать. Собрав волю в кулак, сделала серьезное лицо и заявила, что интервью все-таки надо продолжить. Оттаявший после совместного ползанья под столом начальник разговорился, и вдруг оказалось, что он может быть прекрасны рассказчиком. Мы проговорили около часу, исписали целую диктофонную пленку. На прощание меня напоили кофе и проводили до дверей. Беседой остались довольны оба.
У секретарши глаза полезли на лоб при виде шефа, улыбающегося, поддерживающего меня под локоток и приглашающего заглядывать в любое удобное время. Злополучная пуговица была позабыта.
С тех пор я всегда заглядывала к этому милому человеку за любой нужной информацией. Секретарша встречала меня, фальшиво улыбаясь. На лице ее был написан вопрос: что же я сделала такого, что суровый шеф внезапно оттаял? Про пуговицу, конечно, ей никто не рассказал.


[ПЕРВАЯ СТРАНИЦА] [В НАЧАЛО]